«Надеялись, что присяжные нас выслушают»

На этой неделе начнётся рассмотрение апелляции на приговор по одному из самых громких «врачебных дел». Калининградские медики Элина Сушкевич и Елена Белая обвинялись в убийстве новорождённого младенца, но были оправданы присяжными. «Улица» поговорила с адвокатом Камилем Бабасовым, защитником Элины Сушкевич, о том, сложно ли было юристу разбираться в медицинских аспектах дела, почему они с доверительницей выбрали суд присяжных – и чего ждут от рассмотрения апелляции.

«Ребёнок находился в тяжёлом состоянии»

– Как получилось, что вас пригласили в дело Элины Сушкевич? Вы раньше принимали участие в «медицинских» делах?

– Нет, я никогда раньше не работал по «медицинским» темам. В дело Сушкевич меня пригласил коллега, который знал, что вся моя семья работает в медицине. Моя мать – педиатр. Я ей тогда обрисовал проблему, и она сказала: «Сынок, такого быть не может. Глупость полная». Я решил: хорошо, тогда иду спасать её коллегу.

– Было ли вам сложно разобраться в медицинских вопросах?

– Безусловно, адвокатам нелегко работать по «медицинским» делам. Пришлось изучить огромное количество информации, чтобы сформировать позицию и задавать вопросы экспертам. Неонатология – достаточно узкая специальность, поэтому во многих вопросах нам помогали разбираться врачи.

Помогло и школьное образование. Например, базовых знаний по биологии вполне хватило, чтобы усомниться в выводах судмедэкспертизы.

– Давайте напомним читателям, в чём обвиняли врачей.

– Главврача калининградского роддома №4 Елену Белую и анестезиолога-реаниматолога регионального перинатального центра Элину Сушкевич обвиняли в убийстве новорождённого. По версии следствия, они убили недоношенного ребёнка «с целью улучшения статистических показателей» калининградского роддома №4 и регионального перинатального центра. Обвинение настаивало, что для этого врачи ввели ребёнку 10 миллилитров раствора сульфата магния.

– А какая версия событий у защиты?

– Вспомним факты. В полночь 5 ноября 2018 года Замирахон Ахмедова поступила в роддом №4 на 24-й неделе беременности. Рано утром у неё родился сын весом 700 граммов. Ребёнок находился в тяжёлом состоянии, потому что был крайне недоношен.

Очевидно, что врачи роддома понимали, к чему готовиться. Крайне недоношенные дети нуждаются в помощи с первых секунд жизни. Но сотрудники роддома ждали четыре с половиной часа перед тем, как что-то сделать. Никого не вызывали, не уведомляли перинатальный центр, не уведомляли главного врача Елену Белую. Всё лечение заключалось в том, что ребёнка подсоединили к аппарату ИВЛ и покапали глюкозу. Потом ввели препарат «Куросурф» для улучшения работы лёгких. Эти же врачи потом пытались убедить суд, что ребёнок был здоровым и не нуждался в реанимационной помощи.

К 6 утра у ребёнка открылось кровотечение из-за неправильно установленного катетера, гемоглобин упал до 41 грамма на литр. Это означает, что в ребёнке осталась четверть от объёма крови. Показательная деталь: при вскрытии судмедэксперт не взял у мальчика анализ крови. Когда мы спросили, почему, эксперт ответил, что у ребёнка не было крови в сосудах. Он не смог взять даже 5 миллилитров для анализа. А потом питерский судебно-медицинский эксперт Андрей Филатов убеждал, что ребёнок был совершенно здоров и «умирать не собирался» – это его цитата.

К 8 утра врачи роддома обратились в перинатальный центр. Около половины восьмого в роддом приехала реанимационная бригада во главе с Элиной Сушкевич. К этому моменту ребёнок уже умирал: у него снижалась частота сердечных сокращений, температура упала до 33,5 градусов. Сушкевич расширила лечение и заказала кровь для переливания. Кровь не может оказаться в реанимации молниеносно, со всеми анализами это занимает час-полтора. Крови ребёнок уже не дождался.

– Для чего сотрудники роддома переписали документы и указали, что ребёнок родился мёртвым?

– Они переписывали документы именно для того, чтобы скрыть те дефекты в оказании медицинской помощи, о которых я вам говорил. Анализы говорят сами за себя – как бы они объяснили, что ничего не делали для спасения ребёнка?

– Уголовное дело возбудили после анонимного звонка об убийстве новорождённого ребёнка в роддоме. Вам известно, кто позвонил?

– Мы не знаем, кто звонил. Я предполагаю, что этот звонок был следствием какого-то внутрикорпоративного конфликта в родильном доме.

Больше удивляет, что уголовное дело возбудили сразу после этого звонка. Элина Сушкевич в суде пояснила, что в силу специфики работы у неё умирают несколько пациентов в год. Каждый раз следователь приезжает на место – и перед тем, как возбудить дело, устанавливает, наступила ли смерть по естественным причинам или была насильственной. Здесь всё было по-другому.

«Следователь нам отказывает – просто потому что может»

– Какие доказательства следствие собрало в подтверждение обвинения?

– Обвинение основывалось на экспертных заключениях. А также показаниях ключевого свидетеля – заведующей отделением новорождённых роддома №4 Татьяны Косаревой.

К сожалению, мы в очередной раз убедились – российское уголовно-процессуальное законодательство позволяет следователю вести процесс так, как он пожелает. Следователь, например, может вызвать свидетеля защиты и так его допросить, что тот расхочет давать показания. А если следователь не захочет включать какие-то доказательства, то и в деле они не появятся.

Адвокат Камиль Бабасов

Следователи позиционируются как лица, устанавливающие истину по делу. Они якобы объективны и беспристрастны. А на деле собирают только те доказательства, которые подтверждают доводы обвинения – и порочат всеми возможными способами доказательства, которые защита может попытаться собрать.

Допустим, мы решили привлечь специалиста или приобщить его заключение. Следователь нам отказывает – просто потому что может. Мы пытались оспорить отказы в суде – и снова получали отказы. А в обвинительном заключении следователь написал, что у стороны защиты нет ни доказательств, ни свидетелей, которых она желает вызвать.

– Давайте начнём с экспертиз. Почему защита не была согласна с выводами экспертов?

– В деле было несколько экспертиз, поэтому я сначала перескажу их выводы. В декабре 2018 года провели судебно-медицинскую экспертизу в Калининграде. Тогда эксперты установили, что ребёнок родился крайне недоношенным и умер от болезни гиалиновых мембран. Она характерна для незрелых детей: у них не вырабатывается сурфактант – вещество, которое покрывает альвеолы в лёгких, не даёт им слипнуться и позволяет дышать.

Через полгода следователь направил биоматериалы в Москву, где провели спектрографическую экспертизу. Столичные эксперты обнаружили в печени, почках и желудке якобы повышенное количество сульфата магния. Позднее в Санкт-Петербурге также сделали комплексную комиссионную судебно-медицинскую экспертизу. Согласно заключению, причиной смерти ребёнка стало отравление магнием. Эти экспертизы – московская и питерская – и легли в основу обвинения. Хотя их выводы были абсурдными и мы легко могли это доказать.

– Как именно?

– Начнём с того, что эксперты просто выдумали формулу расчёта количества магния в крови на основании концентрации магния в клетках. Токсикологи работают только с кровью, но ведь у ребёнка её не взяли. Поэтому эксперты сами придумали подходящую методику, ссылаясь при этом на руководство по лабораторным методам диагностики профессора Алексея Алексеевича Кишкуна. Когда я показал ему заключение, то профессор возразил, что таких формул он в своём руководстве не приводит.

И так всё время: какой бы источник в сноске мы бы ни проверили, везде говорится совершенно противоположное. Может, эксперты рассчитывали, что никто не полезет в источники и не проверит?

Я не знаю, почему они подготовили такие заключения. Наверное, проблема в организации российской судебной медицины. Эксперты, участвовавшие в нашем деле, никогда не наблюдали новорождённых детей. Они скорее сотрудники госорганов, чем врачи. Тот же судмедэксперт Филатов, выступавший в суде, – он пишет экспертные заключения, а не лечит детей.

– То есть, по вашему мнению, экспертизы были ненадёжными оттого, что их подготовили неквалифицированные врачи?

– Гадать не хочу. Но знаете, как бывает – обычно следователи требуют определённого результата. Результат оказался таким, какой нужен был следствию. А в проведении независимой судебно-медицинской экспертизы нам отказали.

Мы считаем, что эксперты зависели от Следственного комитета. Наверное, не просто так каждое силовое ведомство создаёт при себе экспертное учреждение. Вот для чего Следственный комитет создавал свой экспертный орган, когда есть тот же РФЦ СЭ (Российский федеральный центр судебной экспертизы при Минюсте – «АУ»)? Более того, председатель Следственного комитета Александр Бастрыкин открыто озвучил свою позицию по делу Элины Сушкевич в интервью «Российской газете».

Адвокат Камиль Бабасов

Как можно проводить независимую экспертизу в учреждении, руководитель которого заявляет, что врачи виновны в убийстве?

– Чтобы опровергнуть выводы экспертиз, вы ходатайствовали о вызове в суд ряда специалистов – включая звёзд российской медицины.

– Да, мы просили их пояснить, каким образом магний накапливается и существует в организме. Специалисты также могли рассказать, как на самом деле рассчитывается количество магния в крови. И это ключевые вопросы по делу.

Когда провели спектрографическую экспертизу, были установлены определённые величины магния в тканях ребёнка. Врачи нам тогда объяснили, что в последний триместр беременности в организме начинают накапливаться кальций, магний, цинк и другие вещества. Магний участвует в образовании костной ткани и нужен для того, чтобы ребёнок мог расти. Согласно зарубежным исследованиям – а российских не существует – величины магния, которые были обнаружены в тканях у ребёнка, соответствуют возрастной норме.

Сначала мы пригласили в суд академика РАН Николая Николаевича Володина – он председатель Ассоциации неонатальной медицины. Сторона обвинения возразила, что уголовное дело – об отравлении магнием. А раз академик Володин не токсиколог, то он нам не нужен. Суд согласился.

Тогда мы пригласили Галину Николаевну Суходолову, председателя Ассоциации токсикологов. Она доктор медицинских наук, единственный в стране педиатр-токсиколог, ведущий специалист НИИ Склифосовского. Она хотела объяснить, почему накопление магния у ребёнка соответствовало норме. Суд сказал, что её показания нам тоже не требуются. То же произошло с двумя другими специалистами.

– Почему суд отклонил ваши аргументы о том, что выводы экспертиз не соответствуют тем источникам, на которые они ссылаются? Казалось бы, речь идёт о ключевых доказательствах.

– А почему суды всегда отказывают в удовлетворении ходатайств стороны защиты? Почему у нас в стране столько обвинительных приговоров? Потому что!

– Помимо экспертиз, обвинение также строилось на показаниях врачей роддома №4.

– Показания почти всех свидетелей сводились к тому, что они пересказывали слова других людей. Звучало это примерно так: «Я сам в палате интенсивной терапии не присутствовал, но мне говорили, что...»

– Получается, единственным очевидцем была врач Татьяна Косарева. Почему защита считает, что она говорила неправду?

– Да, Косарева единственная сказала, что при ней ребёнку ввели сульфат магния, от чего он умер. В суде она – заведующая отделением – заявила, что анализы ребёнка не смотрела и никакую помощь ему не оказывала.

Естественно, у нас возникала масса вопросов. Например, почему заведующая отделением, где лежит ребёнок, не смотрела его анализы? Или – если представить, что она действительно видела, как ребёнку ввели магний, – то почему ничего не сделала, чтобы предотвратить его смерть? Чтобы преодолеть передозировку сульфата магния, достаточно ввести любой раствор кальция. В суде Косарева ответила, что просто стояла в палате и смотрела, как всё происходит.

Слава богу, присяжные тоже усомнились в её показаниях. На наш взгляд, она пыталась обелить себя как человека, который не оказывал ребёнку необходимую медицинскую помощь.

– То есть вы считаете, что она говорила неправду, чтобы скрыть свои ошибки?

– Свои и своих коллег. Родился ребёнок, они его правильно не лечили. При разборе, очевидно, выяснился бы факт неоказания надлежащей помощи. А за это можно попасть под статью 124 УК – неоказание помощи больному лицом, обязанным её оказывать. Поэтому мотив оговорить Сушкевич и Белую у них, безусловно, был.

– Мотивом преступления следствие назвало «искусственное создание благоприятной картины успешной работы» роддома №4. Что на это ответила защита?

– В суде не нашлось никаких подтверждений тому, что убийство ребёнка могло «улучшить» статистические показатели роддома. Я думаю, следователи попали в ловушку собственного видения мира. В жизни правоохранителей статистика имеет значение – «палочная система» никуда не делась. При определённых показателях их наказывают, и они ради статистики много чего делают. А у врачей всё немного иначе. Родильному дому выделяют столько денег, сколько прогнозируется детей. Финансирование или зарплата не меняются в зависимости от показателей. Руководитель калининградского перинатального центра – непосредственная начальница Сушкевич – рассказала, что реаниматологи в своей деятельности не руководствуются статистикой. Реаниматолог отчитывается только о том, всё ли он сделал, чтобы спасти ребёнка.

– Тот факт, что Сушкевич и Белую оправдали, автоматически означает, что Косарева лжесвидетельствовала? Или не обязательно?

– Нет, не означает. В любом случае, надо дождаться апелляции.

– Если оправдательный приговор устоит, будете ли вы требовать возбуждения уголовного дела против Косаревой?

– Я связан волей доверительницы. Всё зависит от того, чего захочет Элина Сушкевич. Пока она не проявляла такого желания. Она хочет забыть уголовный процесс как страшный сон и вернуться к своей работе.

«Мы не верили, что профессиональный судья вынесет справедливое решение»

– Вы защищали Сушкевич – но в деле была ещё и Белая. Были ли противоречия в позициях двух обвиняемых? Какие-то сложные моменты во взаимодействии защиты?

– Сложностей никаких не было. Наши доверительницы придерживаются одной позиции: никто не совершал убийства. У них не было расхождений в показаниях. Елена Белая подтвердила, что Элина Сушкевич оказывала реанимационную помощь новорождённому, но лечение не дало эффекта и ребёнок умер.

– Почему тогда Елену Белую обвиняли, что она «меняет показания как перчатки»?

– Эволюция показаний Белой была связана с тем, что менялся объём обвинения. Изначально Елену Белую обвиняли в том, что она злоупотребила должностными полномочиями и распорядилась не давать ребёнку дорогостоящий препарат «Куросурф». На том этапе Белая и её защитники решили отказаться от показаний, пока не будет понятно, что на самом деле произошло. Это была тактика защиты.

Потом доказали, что «Куросурф» ребёнку вводился. Обвинение поменялось на убийство – изменилась и тактика защиты. А сторона обвинения представила ситуацию так, что Белая меняла показания. Само обвинение и меняло позицию. Но это опустили, потому что перед присяжными нельзя освещать процессуальные моменты.

– То есть эта эволюция показаний не была неожиданностью для защиты Элины Сушкевич? И никак не повлияла на вашу работу?

– Нет. Элину Сушкевич изначально обвиняли в убийстве. И с первого дня она и Белая давали последовательные показания.

– Почему вы решили ходатайствовать о рассмотрении дела судом присяжных?

– Мы не верили, что профессиональный судья вынесет справедливое решение. Мы надеялись, что присяжные нас выслушают – потому что в течение всего следствия этого не происходило.

Адвокат Камиль Бабасов

У судей бухгалтерский подход. Экспертиза есть – плюсик, показания есть – плюсик, свидетелей допривели – плюсик. Набрали достаточно плюсиков для обвинительного вердикта – выносим.

А у присяжных нет профессиональной деформации. Они изучают дело, слушают процесс. У них нет никаких обязательств перед государством, на них сложнее надавить.

– Вы не боялись, что присяжные не станут вникать в медицинские вопросы?

– Конечно, было страшно. У суда присяжных есть обратная сторона. Если присяжные не сочли человека заслуживающим снисхождения, то судья должен дать максимальную санкцию. Как правило, так и происходит. Санкция за убийство – до пожизненного лишения свободы. К женщинам это наказание не применяется, но 20 лет получить можно. Элина Сушкевич всё это понимала и была уверена до последнего. Честно говоря, я, ожидая вердикт, нервничал гораздо больше, чем она.

– А почему защита Елены Белой хотела, чтобы дело, наоборот, рассматривал профессиональный судья?

– Они боялись обвинительного приговора. Было страшно получить 20 лет лишения свободы.

Лёд так и не тронулся

Статистика показала, как на самом деле работает российский суд присяжных

– Сложно ли было работать с присяжными в ситуации, когда свидетели обвинения постоянно меняют показания, а в деле много противоречивой информации?

– Это меняет тактику допроса. Отчасти это усложнило работу: не просто же так врачи роддома пришли и скоординировано поменяли показания. Мы это восприняли как тактику обвинения.

– Как вы думаете, на что была направлена эта тактика?

– Подсудимые дали показания – логичные, здравые. И стало очевидно, что показания свидетелей обвинения выглядят недостоверными. Видимо, тогда врачи роддома решили: лучше сказать, что они вообще никакую помощь не оказывали. Хотя я не вижу в этом логики.

– Как вы оцениваете решение суда присяжных?

– Мы очень довольны приговором и считаем, что он должен остаться в силе. Все доказательства были исследованы, им была дана оценка. В объективности и беспристрастности присяжных причин сомневаться не было.

– Но вы сказали, что нервничали. А какого результата вы ожидали?

– Да чего угодно. Мы ходили по залу, ждали, пока совещались присяжные. Это были очень тяжёлые минуты.

– А сколько совещались присяжные?

– Три с половиной часа.

– По вашему опыту, это долго или нет?

– Нет, не долго. Если присяжные не пришли к единому мнению, они не могут совещаться меньше трёх часов. Таковы требования закона.

– А как присяжные проголосовали?

– Пять к трём.

– Сложно делать прогнозы, но всё же спрошу – какие у вас ожидания от апелляции? К чему вы готовитесь?

– Мы готовимся к тяжёлой апелляции. Всё чаще суды отменяют оправдательные приговоры и отправляют дела на новое рассмотрение. Нам бы очень этого не хотелось, потому что судебное разбирательство в первой инстанции длилось пять месяцев, и ещё год заняло следствие. Если приговор отменят, то снова нужно будет формировать коллегию присяжных и рассматривать дело с самого начала. Это изматывающий марафон, которого мы бы очень хотели избежать.

«Это вызвало возмущение во врачебной среде»

– Дело Сушкевич вызвало огромный общественный резонанс. У защиты была какая-то тактика, чтобы привлечь внимание общества к этому делу? Или всё произошло само собой?

– Послушайте, как мы можем повлиять на академиков? На Леонида Михайловича Рошаля? Это самостоятельные люди с жизненной позицией. Каждый врач говорил то, что считает нужным. Мы никого не просили выступать – да и не могли бы этого сделать. Гражданская позиция врачей – это их выбор, мы никак на неё не можем повлиять.

– То есть все, кто публично высказывался о деле, делали это по своей инициативе?

– Конечно. Как можно уговорить академика РАН что-то сказать?

– Можно, например, рассказать ему о деле.

– Мы обращались к специалистам с просьбой дать пояснение по тем или иным вопросам. Они всегда шли навстречу. Врачи смотрели медицинскую документацию и говорили: «Что за ерунда, это невозможно». И дальше поступали так, как считали нужным.

– Хорошо, но я говорила скорее о тактике выстраивания защиты. Ведь привлечение внимания общественности может быть одним из её элементов.

– Когда я вступил в процесс, общественного внимания и так было сверх меры. К тому времени была запущена петиция на сайте Change.org ‎на 250 тысяч человек. Врачи – достаточно организованная профессия. Когда обвинение начало рассказывать, что ребёнок был хороший, а плохие врачи не захотели его лечить и убили, это, естественно, вызвало возмущение во врачебной среде. Любому специалисту ясно, что ребёнок был нежизнеспособный. Последовала реакция: с поддержкой выступили российское сообщество неонатологов, общественные ассоциации, союзы врачей. Это интеллигенция – грамотные, образованные люди с гражданской позицией.

– Как вы считаете, такой резонанс повлиял на ход дела и вердикт присяжных?

– Не могу сказать. Прямой связи я не вижу. Нельзя воспринимать присяжных как детей неразумных, которым по телевизору что-то наговорили. Все доказательства скрупулёзно исследовались в процессе. Бывало, что мы читали СМИ и не могли понять, точно ли на нашем процессе сидели журналисты? Поэтому я думаю, что присяжные руководствовались непосредственно тем, что происходило в процессе.

– А если говорить не о высказываниях СМИ, а о медицинском сообществе. В поддержку Сушкевич выступали довольно авторитетные специалисты. Как вы думаете, может быть, это дало результат?

– Да, обвинение настаивает, что медики ‎задавили‎ присяжных авторитетом. В апелляционном представлении прокуратуры на оправдательный вердикт даже есть ссылка на круглый стол о деле Сушкевич и Белой, который провели врачи. Но медики говорят на своём «‎птичьем» языке‎. То, что они делают внутри врачебного сообщества, не всегда интересно окружающим. И, поверьте, послушав их суждения о пациентах, вы много чего не поймёте.

Адвокат Камиль Бабасов

В коллегии присяжных не было ни одного врача или даже медицинского работника. Поэтому я не знаю, как они воспринимали публичные высказывания врачей – и видели ли они их вообще.

Суд спрашивал у присяжных, оказывалось ли на них какое-либо давление или воздействие. Все ответили отрицательно.

– А если говорить о второй инстанции – как вы думаете, общественный резонанс как-то может повлиять на судьбу дела?

– Думаю, да. Не зря СМИ называют четвёртой властью. Можно вспомнить дело Голунова, когда медиа перевернули ситуацию и на скамье подсудимых оказались сами полицейские, подбросившие журналисту наркотики. Правосудие как конвейер на заводе – всегда идёт в одну сторону. И любой сбой – это сбой всей системы. Поэтому остаётся только гадать, как общественный резонанс повлияет на наше дело. Надеюсь, что положительно.

«Следственный комитет сейчас ничего не сдерживает»

– Дело Сушкевич и Белой сравнивали с советским «делом врачей». Его исход сможет повлиять на защищённость медиков от необоснованных уголовных преследований?

– Не знаю. Следственный комитет создал у себя отделение по расследованию ятрогенных преступлений и всячески пытается привлечь врачей. Помните, мы говорили о любви следователей к статистике? Ради неё медикам вменяют все более тяжёлые составы преступлений, ради неё разрабатывают новые статьи УК. Конечно, хотелось бы, чтобы наше дело помогло пресечь эту практику. Корпоративные интересы СК не могут быть двигателем изменений законодательства.

– То есть вы связываете рост уголовного преследования врачей с корпоративными интересами Следственного комитета?

– Если они создают новый отдел, то он должен давать какие-то результаты. Наверняка для этого им и нужны дополнительные составы преступлений. Так у них устроена система.

Хотя в кодексе и так достаточно составов, чтобы привлечь врача к ответственности за ненадлежащее оказание медицинской помощи. Нельзя решать все социальные проблемы расширением уголовного преследования.

Если вернуться к результатам дела Элины Сушкевич – я считаю, что медицинское сообщество обязательно должно участвовать в доследственной экспертизе по всем случаям смерти пациентов. Сейчас экспертизой занимаются судебные медики, которые сидят в кабинетах и к пациентам не имеют никакого отношения.

Адвокат Камиль Бабасов

Это просто неразумно: из-за некачественной экспертизы государство несёт огромные расходы на следствие и судебный процесс. В нашем деле государство полтора года платило зарплату следователям, судьям, прокурору. Всё это за счёт наших налогов.

В комиссию обязательно должны входить эксперты от Национальной медицинской палаты. И не просто врачи, а узкопрофильные специалисты, которые занимаются именно этой тематикой.

– То есть решение о возбуждении или об отказе в возбуждении уголовного дела должно напрямую зависеть от решения врачебной комиссии?

– Нет, нельзя так линейно привязывать – только если комиссия дала заключение, то возбуждаем дело. Но врачебная комиссия должна иметь возможность участвовать в разбирательстве – и не давать следователю самовольно трактовать какие-то медицинские вопросы. А если просто отдать решение на откуп комиссии, то это создаст новые коррупционные механизмы.

– А зачем вообще в СК создали отделение по расследованию ятрогенных преступлений? В чём корпоративный интерес следователей в преследовании врачей?

– Понятия не имею. Я сам был чиновником и могу сказать, что чиновники по своей природе не плохие или хорошие. Они сродни чайному грибу – пытаются заполнить всё пространство, поэтому постоянно производят новые полномочия и себе подобных. Задача руководства страны – постоянно эти полномочия обрезать. Ведь сколько бы вы ни сокращали полномочия чиновников, они плодят новые ставки и так делают себе дополнительные полномочия. Это естественный процесс. Если потакать всем желаниям госорганов, у вас постоянно будет рост чиновников. Чиновники будут говорить, что им нужны новые полномочия, нужен больше штат. Будут появляться отделы, ведомства, министерства.

Поэтому должен существовать механизм по сокращению популяции грибов, то есть чиновников. В 2003–2004 годах работала Комиссия по административной реформе. Она занималась одним вопросом – избыточностью функций госорганов. Ведомства должны были приходить и доказывать, зачем им нужны те или иные полномочия или подразделения. Это имело оздоровляющий эффект. Знаете, как в организме – всегда есть органы, которые производят новые клетки, и органы, которые эти клетки сдерживают. Такой же баланс должен быть и в государственной системе. Нельзя на Следственный комитет злиться, что они так поступают – их просто сейчас ничего не сдерживает.